То, что я люблю...
"Анна Ривелотэ...
... создает произведения из собственных страданий, реальность здесь подчас переплетается с призрачными и хрупкими впечатлениями автора, а отголоски памяти вступают в игру с ее воображением, порождая загадочные сюжеты и этюды на отвлеченные темы."
Только что прочла, нет скорее проглатила за два дня, ее книгу "Река Найкеле", в голове каша от всего осознанного, передуманного, пережитого... В сумке лежит еще одна "Книга Блаженств", боюсь браться...
Кое что из ее творчеста специально для вас:
Ну что же мне делать с тобой таким?
Объявить джихад одному неверному?
Вывернуться наружу кавернами,
Рубцами белёсыми: смотри, дорогой,
Вот так бывает, когда ты с другой.
Похоже, будто прижгли папиросами
Или вытравили кислотой.
Но всё некрасивое между нами
По умолчанию запрещено -
Складывай белоснежные оригами,
Носи тончайшее кимоно,
Веди себя, как подобает принцессам,
А свои воспалительные процессы
Оставь докторам - пусть решают.
Впрочем, пожалуй.тебя украшает
Вон тот перламутровый шрам.
Послушай: шаги мои странно, и гулко,
И остро Звучат в глубине переулка,
От стен отражаясь болезненным эхом,
Серебряным смехом.
Качаясь на пьяных своих каблучках,
Куда я такая ? Не знаю. Не знаю,
Мои голод, мой страх.
Как ангел барочный
Наивной любовью моей позолочен,
Убийственный мой.
Однажды тебе станет жаль этой ночи,
Всех этих ночей не со мной.
Послушай: шаги мои дальше, и тише,
И глуше. Сырой акварелью, размытой тушью
Становится мой силуэт.
Я таю. И воздух меня расстворяет.
И вот меня нет.
Есть город, деревья, дома и витрины,
И старые надписи над осетрином,
Фигурная скобка моста.
И до отупенья, кругами, часами,
Вот женщина с тёмными волосами.
Догнал, обернулась, простите. Не та.
Не знаешь. Теряешь, по капле теряешь,
По капле, как кровь,
Не чувствуешь, я из тебя вытекаю.
Не видишь, не спросишь - куда я такая.
И сколько шагов моих гулких и острых
До точки, где мир превращается в остров.
Не обитаемый мой -
Огромный, прекрасный, волшебный,
Холодный, ненужный, пустой...
я жду тебя...
я жду тебя. я жгу себя. я жгу
табак и благовония тибета
и битый час сижу, полуодета,
на тающем бетонном берегу.
ты знаешь, это верная примета -
коль скоро здесь - безоблачное лето,
то где-то города лежат в снегу.
я жму тебе. не руку, просто жму,
как новые, неношеные туфли.
я жду бессильно, жду à bout de souffle.
ты вырос из меня. тогда к чему.
ты вырос из меня, как яркий лист
из клейкой почки. как цветок - из стебля.
ты - плоть и кровь моя. и не тебе б л я
мне говорить: "всё кончено". не злись.
кровосток
одеваться в черное. плакать черным. это так по-бабьи - и так по-вдовьи.
все-то разное с ней у нас, кроме цвета глаз, но мои - оленьи, ее - коровьи.
ну зажми мне рот чем-нибудь, давай, перекрой невидимый кровосток,
а не можешь губами - хотя бы дай, черт с ним, свой носовой платок.
ты не знаешь, как я до тебя жадна, я бы выпила, съела тебя одна,
я б зажмурясь вылакала до дна,
под язык, подкожно и внутривенно,
беспощадно, яростно, откровенно.
только, видно, третий закон ньютона
чтим тобой превыше других законов,
и поэтому с равной ответной силой
ты всегда стремишься к чужому лону,
и кого-то еще называешь милой,
и целуешь чьи-то глаза коровьи,
а мои уже заливает кровью,
я не знаю, чем закрыть эту рану,
я не знаю, сколько еще осталось.
я, наверно, слишком рано сломалась.
я, наверно, больше уже не встану.
я, наверно, стану бескровной куклой -
белый воск, шелка и холодный бисер -
или просто вся распадусь на буквы
бесконечных этих надрывных писем,
что летят, летят, как стрела без цели,
всё летят, сливаясь с лазурной высью,
в изумительные акварели,
между звезд летят и планет, конечно,
и других прекрасных небесных тел,
всё летят - и это продлится вечно.
ну а ты - слезай. прилетел.
жабье лето
жабье лето. морось. мразь.
и в природе осовелость
запустенье и разруха
а душа моя как шлюха,
что совсем уже разделась
но еще не отдалась
и в игре не нужен счет
ведь она проста, ты знаешь,
ведь она как мир беспечна
ты любовь мою навечно
если нечет - потеряешь,
не отыщешь, если чёт
так на что тебе она?
не печалься. успокойся
разговор у нас короткий
все в порядке, выпей водки
не реви, сходи умойся
я сегодня сплю одна
Ильза
фаза быстрого сна, фаза медленной яви, -
под водою ведь тоже наступает весна,
девы простоволосые проплывают наядами,
я накачана ядами, оттого и грустна.
оттого и блесна мне не кажется рыбкой,
ярь-медянка разъела ее чешую;
в этом мутном покое,
в этой сладости зыбкой
я качаюсь ленивой морскою звездой.
улыбнись своей самой забытой улыбкой
и катись себе дальше, пока молодой.
я найду себе место на пагубном дне,
среди стреляных гильз - белокурая ильза,
холостые патроны вздыхают по мне:
их сигары сникают, рубины бледнеют,
а ночами их насмерть душат злые кашне.
с той, которой я стала, - паралично-столичной,
с позолоченным личиком,
обтекаемо вздорной, хитровыпиленной, узорной, -
ты со мной не знаком.
и с тобой не знакома та, которой я стала,
не мигай из астрала мне своим огоньком.
не пиши мне, не надо. не звони мне, не надо.
на каком круге ада твой веселый трамвай?..
я же слабая, знаешь, мне хватит лишь взгляда,
ты и рта не раскроешь, я отвечу - давай.
боги, яду мне, яду, двухполозного, белого,
или лучше прозрачного, с искоркой голубой.
с кем бы я ни была, ни спала, что б ни делала -
я с тобой.
я с тобой.
я с тобой.
я с тобой...
Заводная птица
хочешь, я буду писать для тебя, писать высоким и мертвым штилем?
хочешь, просто друг друга пришпилим к настоящему времени,
будем в нём вечно гореть янтарным огнём, двумя зрачками голодного тигра.
но не молчи, не молчи вот так, будто решил всё давным-давно,
а то я подумаю, что вино вот это, вот этот хлеб - последнее, что я с тобой делю,
что ты исчезнешь, пока я сплю.
хочешь, я буду просто смотреть? в реках горькой воды на треть, всадники близко;
скажи мне: киска, я не хочу стареть, и я накрою твой лоб ладонью.
ты мог бы любить благородную донью, а выпало пьющую девочку с обветренными губами -
их не возьмет ни одна помада, - пообещала из глупой бравады, что бросит первой, тебя не спросит.
да нет, не бросит.
она не сможет, она боится, в ее груди заводная птица тихонько шепчет: не уходи.
в лоне её золотая змейка тёплыми кольцами вьётся нежно;
что ты, не бросит тебя, конечно, так что придется всё самому.
знаешь, я пережила чуму, голод и разных бед до хрена,
и я умею ценить живых, пока отзываются на имена.
но когда мы ляжем в одну кровать,
подумай, стоит ли отогревать мое бедное сердце,
чтобы потом с этим покончить одним звонком.
а впрочем, поздно: пока ты занят,
девочка с бронзовыми глазами,
та, что зовет себя зимним цветком,
плачет от страха крутым кипятком,
плачет, выкашливая со слезами
колкий гортанный ком.
Childfree
когда я захожу в кафе и вижу за столиком людей с детьми,
то выбираю место к ним спиной.
когда я захожу в парк и вижу много людей с детьми,
я выхожу из парка.
когда я захожу в метро и вижу детей на скамейке,
я иду в другой конец вагона.
наверное, у психиатров есть для этого специальное слово.
а я просто хочу быть свободной от присутствия детей.
потому что дети - они такие маленькие,
такие мягкие, такие зайки и цветочки;
они пахнут молоком (ненавижу молоко кстати) и карамелью (карамель ненавижу),
хочется их схватить, прижать, обернуть платком,
и бежать, бежать, через темный лес,
сбивая ноги, от огней подальше, от собачьего лая,
озираясь, скуля, замирая, туда,
где родители не достанут.
зарывать их в мох и потом караулить,
отгоняя нечисть и комаров.
и твердить в помешательстве:
не отдам, не отдам девочку,
не отдам мальчика, зная, что не моё,
что догонят, отнимут, и вилы в бок,
чтоб не скалилась, чтоб не зарилась,
чтоб не портила, не пугала чтоб.
не впивалась чтобы губами в лоб,
не баюкала, не качала,
от нежности не дичала,
не доила кровавое молоко,
не водила по полю далеко,
где васильки и где маков цвет,
и не грела чтоб, не любила, нет.
и всё время сбиваюсь на белый стих;
есть специальное слово: псих.
и вот, такая вся чайлдфри,
ем в кафе свой картофель фри,
сидя спиною к гостям с детьми,
чувствуя всеми своими костьми,
как дышат дети с ясными лицами,
как бьются венки между ключицами.
вот они, фрукты чужой любви, -
ходят, двигаются, говорят,
так и должно быть, так и должно.
только в моей любви, как в домино:
пусто-пусто семь раз подряд.
женщины с бедрами чуть пошире
милым моим сыновей рожают,
а я привыкла, что я чужая,
но иногда меня накрывает:
хочется тупо мочить в сортире
женщин с бедрами чуть пошире.
хватать детей, завернув в платок,
бежать через город и через лес,
стыда не ведая, страха без,
и огрызаться седой волчицей,
когда с дрекольем, когда с милицией.
и это глупо, и это дико - видеть,
как горе мое многолико,
оно толпится, оно хохочет,
оно повсюду меня не хочет.
я б стала спокойной, как лао-цзы,
но меня перманентно ебут отцы,
ебут, а потом уезжают к детям
ну и еще к матерям вот этим.
и я говорю себе: не ори,
ты не такая, ты childfree...
bourbon street
бурбон, бурбон, бурбонная чума пунцовым красит скулы.
рассыпаясь на пиксели, плывет перед глазами отель,
где разбиваются сердца. а, судя по количеству любовей,
так у меня их дюжина, наверно,
была когда-то: виноградной гроздью,
стучащимися алыми комками в груди теснились,
а теперь разбиты, увы, разбиты, все до одного.
зеленая ковровая дорожка так далеко мерцает под ногами,
рекой в ущелье меж зеркальных скал;
бурбон качает барный табурет,
я только белый блик на дне стакана,
а вне отеля, как это ни странно,
меня не будет, не было и нет.
(вы просто бедный фрик, о донна анна,
и не на вас сошелся клином свет).
прицениваясь, смотрят незнакомцы,
и кольца дыма,
ласковые кольца с любым меня готовы обручить.
но эта ночь обещана бурбону - смеюсь,
и льдинки отвечают звоном,
и вьется дыма шелковая нить.
одним глотком принять в себя со стоном,
как принимаешь нового мужчину,
бесстыдно подбородок запрокинув,
залить в гортань многоголосый бред
прекрасной выдержки, молниеносный хаос,
с ума сойти, какой у вас букет.
смеюсь, и льдинки отвечают лаем,
я знаю, это стая горностаев,
они порвут меня на лоскуты.
стакан летит во тьму звездой падучей,
ах, как смешно гасить пожар горючим,
я одного хочу: туда, где ты.
будет день
будет день, я привыкну к тебе,
ты привыкнешь к моим мужчинам,
и к болезненной худобе,
и к слезам моим беспричинным,
и к тому, что я много знаю,
и к тому, что я много пью,
что не складываю - вычитаю
жизнь свою.
будет день, надо лишь дожить.
сев на пряничного коня,
ты беспечно сможешь кружить
по кругам карусели звездной.
станет просто любить меня.
очень просто.
и очень поздно.
с деревьями, не верящими в осень,
прощается последняя листва
а я молчу. меня уже уносит
туда, куда не долетят слова
и облаков молочная река
нас так неотвратимо разлучает
и я уже почти не различаю
как ты зовешь меня издалека
как тает там, внизу, земная твердь.
я знаю, что пришла пора прощаться
с глазами, обещающими счастье,
любимыми,
не верящими в смерть.
женщина ждет
женщина ждет. даже вмерзшая в лед.
как оловянный солдатик стойкий.
как сеттер ирландский в охотничьей стойке
женщина ждет. и никак не поймет:
вечность назад в нашей тихой вселенной
все повернулось наоборот
и все же с упорством военнопленной
женщина ждет, что мужчина придет.
нет, он давно не спешит ей навстречу,
ни в этот, ни в будущий ветреный вечер
он рук ей своих не положит на плечи,
но глупая женщина плачет и ждет
женщина ждет. значит, все на местах
значит, беда никого не коснется
значит, мужчина уснет и проснется
с детской улыбкой на грешных устах
он никогда не сумеет понять
правила этой неправильной жизни:
мир разлетится в зеркальные брызги,
если ей вдруг надоест его ждать
но женщина ждет - в снегопад, в гололед,
и безнадежная боль ожиданья,
та, у которой ни дна, ни названья,
даже во сне ей уснуть не дает
сонное сердце пробито навылет -
женщина ждет, что мужчина придет
так подари же ей, господи, крылья
только за то, что она его ждет
В ее авторском прочтении можно послушать тут: http://www.lastfm.ru/search?m=all&q=%D0%A0%D0%B8%D0%B2%D0%B5%D0%BB%D0%BE%D1%82%D1%8D
