Зайцы и охотники.
Всё это началось с покупки моего первого плюшевого друга. Конечно, связь между этим важным событием и теми, что произошли несколькими годами позже, весьма опосредованная. И, вероятно, Вы даже уличите меня в притягивании за уши одного события к другим. Но отчего-то мне хочется верить, что эта связь есть: она тянется едва заметной полупрозрачной нитью, периодически скручивающейся в ироничные улыбки и вырисовывающей знаки вопросов, а потом вдруг вовсе растворяется в воздухе. Вот такие вот невидимые знаки вопросов и вертелись вокруг моей головы, когда мы с мамой впервые вошли в огромный зал магазина игрушек: несметные горы кукол, солдатиков, мишек и прочих жителей настенных полок, казалось, в одну секунду уставились на меня. А я пребывала в оцепенении, настолько сильном, что совершенно позабыла про отработанную мину хладнокровия ко всему происходящему. С такой безучастной миной я могла стоять около медицинского кабинета перед прививкой, заходить в тёмную комнату, смотреть вниз с балкона, при этом внутри меня конечно же бушевали ураганы волнения и страха, а сердце выстукивало какие-то бешеные ритмы. Но тогда я была твёрдо убеждена в том, что бояться - стыдно. А не можешь не бояться - умей это скрыть. Вот этим, собственно, я и занималась с раннего возраста: иногда скрывать свои страхи удавалось успешно, иногда не очень. Но видимо именно этот жизненный принцип и сыграл главную роль в выборе плюшевого друга. Спокойно прошествовав мимо полок с куклами, мишками, собачками, обезьянами и даже кошками, я упёрлась в полку с вислоухими белоснежными зайцами: они сидели в целлофановых пакетах и смотрели на меня блестящими глазками в форме цветочков с пятью лепестками. Моё сердце дрогнуло: ну, кого ещё, как ни зайца, так нежно хочется прижимать к груди, защищая от волка и лисы? кто ещё так сильно всего боится? и кому можно не стесняясь поведать все свои страхи? Да, достоинства зайца были очевидны, поэтому уже скоро я сидела в прихожей нашей квартиры и распаковывала нового друга. Имя было придумано мгновенно - Андрей (видимо, в честь мужа маминой подруги, который неоднократно катал меня на шее, и видимо, это было лучшее, что я могла сделать для него в благодарность, разумеется, помимо простого «спасибо»). Вот так я и играла со своим Андреем, пока не поступила в музыкальную школу, где мне снова довелось. играть с Андреем. Только это уже был совершенно другой Андрей и совершенно другие игры.
В течение трёх лет по два часа в неделю я сидела в небольшом кабинете музыкальной школы и играла. играла на фортепиано, а Андрей Владимирович, мой преподаватель, сидел рядом и был либо доволен, либо нет. Иногда он пытался со мной поговорить, но я не могла выдавить из себя и пары слов, иногда язвительно отзывался о моей игре, и слёзы, катившиеся из моих глаз, капали прямо на клавиши, иногда рассказывал о своей личной жизни, и я молча ему сочувствовала, а иногда он просто важно почёсывал свою бородку, и мне. тоже хотелось что-нибудь важно почесать. По истечению многих лет я так и не могу найти объяснения, почему этот невысокий темноволосый мужчина 35 лет с тонкими чертами лица производил на меня столь ошеломляющее действие. Наверное, я просто боялась его, боялась настолько, что теряла дар речи. И мама, будучи свидетелем многих уроков, каждый раз искренне недоумевала, что со мной происходит, как только я вхожу в его кабинет. «Нет, ну, ребёнок, как ребёнок, - говорила она, - но как только видишь Андрея Владимировича - всё, превращаешься в камень!» В общем-то, так и было. Хотя Андрей, нужно отдать ему должное, сперва всё же пытался это исправить, задавая мне как можно больше вопросов и рассчитывая получить ответ хоть на один из них, но напрасно. Чаще всего за меня отвечала мама, а я просто краснела и опускала глаза. «Да-а-а, - протягивал он, - тяжёлый случай, что, совсем не будешь со мной разговаривать? Ма-а-аш?» Совсем не буду, - думала я про себя и продолжала нелёгкую игру в партизана. Со временем у нас даже выработался особый язык общения, который заключался в моих ответах на вопросы либо утвердительным киванием, либо отрицательным мотанием головы. Вот так однажды, попросив меня пропеть отрывок из разучиваемой сонатины, из-за моих беззвучных мотаний головой Андрей с ужасом пришёл к выводу, что петь я не умею. А петь я могла и даже любила, загвоздка была только в том, что этот злосчастный отрывок начинался с очень высокой ноты, которую я бы при всём своём огромном желании взять не смогла. Но, как всегда, не сумев выразить эту мысль словесно, я просто отрицательно мотала головой на его: «Споёшь? Нет? Не умеешь что ли?» И до конца урока он всё сокрушался: «Как же так, в музыкальной школе. не умеешь петь». Возможно, мне бы и не запомнился этот случай, если бы за ним не последовало «счастливого» продолжения, когда на уроке хорового пения, преподавательница, решив, что одна из песен у меня получается лучше, чем у остальных, вытащила меня на середину аудитории и объявила, что сейчас все должны будут послушать, как поёт Маша. Ну, а аккомпанировал нам в тот день по закону подлости, естественно, Андрей Владимирович. Изумлённо пронаблюдав за всеми этими действами, Андрей ухмыльнулся, и видимо, предвкушая моё неумелое пение, перед тем, как начать играть, даже ехидно поинтересовался, готова ли я. Я кивнула :) Он заиграл. Понимая, что моих актёрских способностей не хватит для того, чтобы изобразить на лице что-то вроде: «Ой, а я-то, оказывается, и петь могу!», мне оставалось только молиться, чтобы неожиданно рухнул потолок, чтобы Андрей вместе со своей ухмылкой и фортепиано провалился сквозь землю или чтобы все-все-все вообще испарились. Но, увы, ничего из вышеперечисленного так и не случилось, и я начала петь. Ехидная гримаса тут же сползла с лица Андрея, и он даже красноречиво покашлял. Несколько раз за время нашего первого и последнего в истории вокально-инструментального дуэта мы обменялись преисполненными смысла взглядами, и этого было достаточно для того, чтобы понять, что сбежать незамеченной из аудитории в тот день мне не удастся. После занятия Андрей стоял в дверном проёме, но всем детям каким-то чудесным образом удавалось образовать единый поток и, миновав это живое препятствие, выбежать в коридор. Опустив глаза и дрожа, как заяц, я устремилась к выходу, пытаясь слиться с этим потоком, но была ловко поймана за плечо.
- Привет, Маш, - послышалось откуда-то сверху.
- При. - начала было я, и это «при» зависло в воздухе до тех пор, пока Андрей ни сделал мне замечание: «Здрасьте нужно говорить!»
И потом он ещё долго мне объяснял, что делать нужно, а чего делать не нужно, ну, и что, в конце концов, мы не чужие люди друг другу, и впредь я должна говорить ему только правду. Но, видимо, эта речь не сильно повлияла на наши дальнейшие взаимоотношения, и уже достаточно скоро меня снова уличили во лжи. И всё же после этого случая Андрей ещё долго смотрел на меня как-то одухотворённо и рассуждал о том, что когда я стану постарше, мы будем разучивать «Девушку с волосами цвета льна» Клода Дебюсси. «А что, - говорил он, - на концерте придвинем тебе микрофон к роялю, и будешь у нас и петь, и играть, ведь здорово же получится».
Надо сказать, что произведения, которые мне задавались, я выучивала наизусть быстро, но вот на то, чтобы гордо об этом заявить Андрею, моей храбрости не хватало, если таковая вообще и была. Поэтому каждый раз, приходя на урок, я открывала ноты и упорно туда смотрела, делая вид, что мне это необходимо. Возможно, так бы Андрей в итоге и умозаключил, что я и запомнить-то толком ни черта не могу, если бы не моя мама, которая однажды услышав, что мне задают выучить наизусть то, что я и так знаю, возмутилась:
- Андрей Владимирович, да она это выучила уже давно!
- Как выучила!?! Без нот не сыграет!
- Сыграет!
- Не сыграет! - и Андрей ещё несколько секунд нервно теребил бородку, а потом вдруг схватил ноты с пюпитра и, положив их себе на колени, скомандовал: «Маш, играй».
Не буду описывать то, что произошло после того, как я всё безошибочно сыграла по памяти. Скажу лишь, что сначала Андрей был глубоко изумлён, а потом в очередной раз довёл меня до слёз. Зато его подход к обучению «человека без голоса и без памяти» изменился. Теперь, ничего не спрашивая, он периодически убирал ноты в процессе моей игры, проверяя таким вот образом, знаю я что-то наизусть или нет. И всё становилось понятным без лишних слов, вообще без слов :)
А однажды мы всё-таки научились общаться. Вернее нет, не мы, а он. Он научился меня понимать: понимать моё молчание, мои взгляды. И, видимо, поэтому стал мне многое рассказывать: про свою семью, из которой понимают его только собаки, про ремонт в квартире, про дачу и даже про походы на охоту, которые почему-то вызывали у него огромный интерес. А я подолгу засматривалась на эти длинные тонкие пальцы, и никак не могла себе представить Андрея, крадущегося с ружьём в руках или просто прикручивающего полку к стене. Мне казалось, этими пальцами можно было прикасаться только к клавишам. и виртуозно исполнять произведения Ференца Листа. Да, когда мой преподаватель играл, я даже на время переставала его бояться и восхищалась.
Я и сейчас продолжаю им восхищаться, когда, оглядываясь назад, понимаю, насколько искусно он переплетал всю свою жизнь с музыкой. Помню, как мы, две ученицы, девочки лет 7-8, приходили с Андреем в актовый зал, садились за рояли, и начиналось разучивание ансамбля. А играли мы не что иное, как «Хор охотников» из оперы «Вольный стрелок» К.М. фон Вебера. И, конечно же, охотники у нас поначалу получались никудышные: маленькие, осторожные и смутно представляющие себе, зачем эта охота вообще нужна. Только так можно было проиллюстрировать нашу робкую игру. Но Андрей всё это слушал с серьёзным видом, а потом садился рядом и начинал свой рассказ: «Та-а-ак, вот представьте себе: идут охотники, много охотников.» И глаза его начинали блестеть, а в моём воображении тут же появлялся стройный отряд охотников, одним из которых непременно был сам Андрей: они возвращались с охоты и гордо несли огромного медведя. Ну, а при таком удачном раскладе, как можно удержаться и не спеть? Вот они и пели, все до одного, хором. Думаю, Андрею вполне удалось заразить нас этим охотничьим настроем, и на концерте на сцену уже вышли не просто две девочки, а промаршировали охотницы, может и не очень отважные, но, тем не менее, дело своё знающие J
А ещё я помню нескрываемую радость на лице Андрея Владимировича, когда мои ручки наконец-то доросли до чего-то более серьёзного, и на урок я принесла разобранную «Песню без слов» Ф. Мендельсона. Сначала я не понимала этого благоговения моего преподавателя, и мне казалось, что его выбор произведения с таким названием всё же как-то связан с моим преданным хранением молчания на занятиях. И скоро он снова найдёт повод поупражняться в остроумии и подшутить надо мной. Но в этот раз я ошибалась.
- А знаешь, кто такие композиторы-романтики? - спросил вдруг Андрей, и я тут же отрицательно помотала головой.
- Ну, а что такое романтика ты знаешь? - снова спросил он и, посмеявшись, начал свой рассказ о романтизме, перечисляя одну фамилию за другой: Шуман, Шуберт, Шопен, Лист, Мендельсон. То, как выразительно он говорил, как иногда вдруг замолкал и мечтательно смотрел куда-то вдаль, как размахивал руками в воздухе и запрокидывал голову, настолько выдавало его трепетное отношение к этим композиторам, что и сейчас, встречая произведения того периода, я невольно вспоминаю своего преподавателя.
И иногда мне так хочется набрать его телефонный номер и просто сказать спасибо, то спасибо, которое я так и не сумела сказать 14 лет назад, сказать, что я всё-таки пою под фортепиано, и это правда здорово. Жаль только, что это произошло не вместе с ним и что «Девушка с волосами цвета льна» так и не стала моим дебютом. Но я не звоню - стесняюсь с ним. заговорить :)
