берущим билеты в кино.

- Ты любил ее?

После молчания:

- Кажется, да.

Помню всё, что с ней связано,

только лицо позабыл.

В темном небе протяжно и тонко гудят провода

на железных столбах,

в вышине,

выбиваясь из сил.

В каменеющей глине

неясно блестит колея.

Гонит ветер по спуску крутому

соломенный ком.

Кто он, спутник случайный,

которого выдумал я

и который за мною,

как тень,

неотвязно влеком?

Этот мальчик угрюмый

встает у меня на пути,

курит первый табак

и читает мне что-то свое...

Пребывает душа его,

словно скворец, взаперти,

но уже прорывается посвист и щебет ее.

Я любил ее, слышишь,

мой бедный двойник молодой?

Ты еще изопьешь эту горькую чашу до дна.

Будет дымная зелень лететь над овражной водой,

станет память богата,

а речь непривычно скудна.

Наша память нахлынет,

как лиственный свет вечеров,

где у края равнины стоят облака, присмирев,

Будут в сумерках поздних

греметь колокольцы коров,

и зарница очертит тяжелые купы дерев.

Хлынет ливень внезапный,

припустит по крышам греметь -

и напомнит нам заново

пением внятным, земным

духового оркестра простую и гулкую медь,

что играет на танцах

по праздникам и выходным.

Геликон и валторна -

кумиры мальчишеских лет -

вовлекают счастливцев

в утоптанный парами круг...

Нам еще не дают за резную ограду билет,

где блистает она

в окружении бледных подруг.

Будет зависть смешная к ее ухажерам лихим,

к одногодкам счастливым,

берущим билеты в кино.

Два-три слова случайных - и всё.

И плохие стихи.

И оркестр духовой,

повторяющий вальс "Домино".

Но когда из низин

вытекают тумана слои,

и сырая заря

над деревьями сада горит,

ты услышишь сквозь сон,

как ликуют ее соловьи -

на пределе дыханья,

из сил выбиваясь,

навзрыд!